Женская непостоянность.

«Индюк думал, а в ощип попал…»

Народная поговорка.

 

В июле 19… года я, тогда еще молодой (мне стукнуло 32 года) капитан–лейтенант, был назначен вышележащим командованием на новую должность – помощник Начальника ЭМС соединения по электрочасти. В связи с тем, что мой сменщик – Игорь Малявин по семейным обстоятельствам отправился в отпуск домой, мне пришлось исполнять его должность полтора месяца, пока наш корабль стоял в доке, после чего «отдохнувший и загоревший», как  выразился  мой  начальник Константин Павлович Путанов, прибыл к новому месту службы.

По привычке встав в полседьмого, быстро помылся, хватанул горячего чая с бутербродом и бодрым шагом направился в штаб, забыв, что штабные строились не на пирсах, что были за полтора километра от поселка, а в самом штабе, который стоял как гордый, но облезлый петух на поселковой площади, гордо именуемой плацем. Открыв дверь в штаб, я остолбенел. На пороге стоял не просто большой человек, а глыба, человечище. Конечно, я его знал – это был старший мичман Владимир Сидорович Самохин, в простонародье именуемый Вованом Сидоровичем. Правда, он не служил в ЭМС, а подвизался где–то на ниве «принеси–поднеси–подай», так что в бытность свою командиром ЭМБЧ корабля я с ним по службе не сталкивался, но в  поселке встречался не раз – да и трудно было не заметить столь приметного человека.

Росту он был около двух метров, весу же, по моему разумению (а сам я тоже немалого веса) – где–то около двухсот кэге, однако, полнота фигуры его не портила, а придавала его фигуре величавую фундаментальность царского дворецкого. Лицо его, крупное, носистое, в зарослях усов и бороды, излучало восторг и радость по поводу моего прибытия. Он со мной поздоровался, протянув руку, более смахивающую на загребало маленького экскаватора, а я представился и объяснил цель своёго прибытия. «Не сильно сдавил? Рано пришел, каплей, – улыбаясь ответил он мне, – все к семи сорока пяти приходят. Ну ничего, проходи, жди». И он величаво пропустил меня в штаб, ознаменовав тем самым начало моей новой службы.

Процесс приветствия меня не помешал, однако, Вовану Сидоровичу узреть невидимые пылинки на подоконнике и, грозно нахмурив брови, он направил рассыльного устранять непорядок. После окончания работ Вован Сидорович удовлетворенно крякнул и жестом барина отослал моряка отдыхать, а сам начал прохаживаться перед штабом. Я же прошел в дежурку, сел на стул и, закрыв глаза, начал подремывать…

Минут через двадцать снаружи раздался голос иерихонской трубы: «Смирно, товарищ…», ну и далее все по порядку. Вместе с раскатами голоса Вован Сидоровича улетели в небытие и остатки моей дрёмы. В штаб прибыл начштаба…

Так началась моя служба в штабе почти что орденоносной, почти что гвардейской, и, несомненно для нас, трижды заслуженной бригады подводных лодок.

Через полгода я был уже свой человек в доску, и Вован Сидорович, когда стоял на вахте, с той же лучезарной и открытой улыбкой приветствовал меня одним и тем же вопросом: «Не сильно сдавил?…», ну и все в том же духе. Отношения у нас были товарищеские – то я у него стрелял закурить, когда мои кончались, то он у меня перехватывал до получки энную сумму тугриков. Прекрасный человек Вован Сидорович имел две пробоины ниже ватерлинии, отравляющие прелесть его неутомимой жизни – жена Лариса Петровна и любовь к изобретению Дмитрия Ивановича Менделеева (см. рассказ «Камни»).

Лариса Петровна – прелестнейшая женщина, одна из красавиц нашего затерянного в мирах гарнизона, была гораздо миниатюрней своёго гренадёра, однако, по росту и весу немного превосходила меня. С ней было приятно побеседовать о цветах, выращивать которые она была великая мастерица, моя супруга постоянно к ней ходила консультироваться по вязанию, а Лариса Петровна ходила к нам домой учиться печь хлеб и пироги. И в целом, и в общем – милейшая женщина, если бы не один пунктик, забитый её родителями староверами в её голову метровым колом – она на нюх не переваривала последствия принятия вовнутрь пресловутого изобретения гения отечественной химии.

В то время наиболее популярной газетой у нас в гарнизоне были «Аргументы и факты». Вот она и боролась со своим благоверным после прихода его домой с какой–нибудь вечеринки этими самыми «Аргументами и фактами», свернутыми в трубочку. А для прочности этой конструкции внутрь была вставлена скалка – обыкновенная, каких было миллионы по нашей великой стране и которая  в великие года социализма продавалась по рублю, если мне не изменяет память. «Аргументы и факты» не только добавляли логики в её праведный гнев, но и предохраняли квартиру от щепок разлетевшейся после контакта с высоким челом супруга скалки.

Вован Сидорович покорно воспринимал этот ритуал, вечный, как египетская пирамида, и покорно шёл в комнату, раздевался, одевал пижаму убийственно жёлтого цвета и ложился на ковер спать. Минут пять Лариса Петровна еще приводила аргументы и факты, после чего газета с остатками продукции планового социализма летела в мусорное ведро и мир в их доме восстанавливался до очередной вечеринки (а их в нашем гарнизоне было мало, но часто…).

Как–то в феврале мы (офицеры ЭМС) собрались на своём ЗКП (кабинете живучести) по какому–то неплановому поводу. 23 февраля, как сейчас вспоминаю, канул в недалёкое небытие, но то ли Господь кому–то послал литр шила, то ли настроение было поганое у нашего шефа – факт оставался фактом – была дадена команда «Товсь!», и мы её выполнили. Время было около 19.00. Военный человек знает – и это доказано на практике, – чем спонтанней выпивка, тем она лучше и организованнеё проходит. Были извлечены на свет Божий какие–то консервы, я, как самый непьющий из всех мужиков и как меньше всех служащий в штабе – что главнее – до сих пор не понятно, слетал за хлебом и стаканами. Приготовление водки из шила подробно описано мною в  рассказе «Камни», так  что  выполним  оперативный скачок времени на час вперед.

На ЗКП за столом сидело вместо нас троих уже человек семь, как в дверь осторожно стукнули. Шеф кивнул мне – посмотри, кого несет к нам. Открыв дверь, я увидел Вован Сидоровича с огромной сковородой жаренной картошки и полуторолитровой бутылкой, в которой плескалась явно не Фанта. «Товарищ капитан 2 ранга, – было сказано шефу, – у меня тут пожрать есть, а выпить не с кем, добро присутствовать». Ноздри присутствующих почувствовали запах, организмы начали вырабатывать слюну в ускоренном процессе и всем захотелось это дело отметить. «Добро! – сказал шеф, тяжело продавливая внутрь предательски застрявшую во рту слюну, – садись, Сидорович». Специально для Вован Сидоровича на ЗКП хранили железный стул, на который он мягко и аккуратно опустился. Сковорода была помещена в центр стола, поближе к шефу, флакон с живительной влагой присовокуплен к остатком нашего пиршества, и вечеринка покатилась по накатанной тропе – вначале за женщин, потом о службе, а под конец за меня, так как всем было уже всё равно, а мне приятно.

Программа КММ перевалила за экватор (то есть разговор шёл о женщинах), как Вован Сидорович засобирался домой. Все начали упрашивать его остаться посидеть ещё – а надо сказать, что он был очень хороший рассказчик и всегда являлся если не тамадой, то душой компании. Но он отнекивался, вскользь упоминая о последствиях, в том числе и о присно памятной скалке.

Я, как всегда, сидел молча, пил кофе и что–то чирикал в своей тетрадке ручкой. Слово «скалка» заинтересовала меня необычайно. «Вы понимаете, товарищ капитан 2 ранга, – вопрошал Вован Сидорович шефа (а в любом состоянии Вован Сидорович субординацию соблюдал неукоснительно независимо от количества принятого внутрь горячительного балласта), – и когда эти скалки в магазине кончатся? Больно же», – при этом выражение его лица было по детски непосредственным и ангельски просветленным.

И тут я решил помочь Вован Сидоровичу. «Владимир Сидорович, – бес, который дернул меня сказать ему это, должно быть был большой пройдоха и великолепный знаток человеческого бытия, – да не мучайся ты, они копейки стоят – возьми, сходи в магазин, да скупи их, из них классные ручки для напильников получаются». На ЗКП наступила тишина. Минут через пять Вован Сидорович очнулся: «Спасибо, Семёнович, как же я раньше не додумался!». Лицо его еще более просветлело и стало одухотворенным как у святого. Не медля ни минуты, он покинул нас.

Наутро он пришел с очередной шишкой на лбу, но на устах его играла коварная улыбка. В обед Вован Сидорович сходил в верхний магазин, скупил все скалки (а их там оказалось штук десять – не более), после обеда принес их в штаб и положил в свою каморку. После этого поднялся к оперативному дежурному и с облегчением узнал, что из–за непогоды транспорт прибудет только через неделю. Жизнь была прекрасна, несмотря на тяжелые снеговые тучи, прочно зацепившиеся за вершины наших сопок. Нет скалок! Нету! Ради этого стоило жить, но подстраховаться Вован Сидорович все же не счёл излишним. На следующий день он в обед (а Лариса Петровна служила на узле связи и на вахте была круглые сутки) провернул всю свою квартиру, изъял орудия аргументации дражайшей супруги (их как потом оказалось было шесть штук), после чего не поленился обежать все квартиры своёго дома и «занять у хозяек» под предлогом отсутствия в квартире и необходимостью раскатать тесто, все скалки. Итого в каморке Вован Сидоровича оказалось около сорока скалок. Ух ты! Аргументы и факты рассыпались в прах, свобода принятия вовнутрь водочки была настолько явственно близкой (в пределах предстоящей недели), что Вован Сидорович решил отметить это дело.

После  смены  Ларисы Петровны с вахты, Вован Сидорович слетал на лодку, занял у минёров литр шила, и после обеда торжественно оповестил всех о предстоящем хурале местного значения на ЗКП, предварительно запросив «добро» у Константин Павловича. Добро было дадено, и в 19.00, – а точность – это привилегия королей и офицеров ЭМС, – компания под ласковое убаюкивание голоса Вован Сидоровича собралась. Даже редко принимающий вовнутрь комбриг посетил сборище, так как ему донесли, что Вован Сидорович решил выпить по поводу отсутствия скалок в своей квартире и ближайших окрестностях. Вечеринка прошла успешно. Вован Сидорович блистал красноречием. В глазах его светились рубины и душа его пела. Перлы красноречия раздавались постоянно, и ни разу Вован Сидорович не повторился. В его представлении рисовалась Лариса Петровна в «Аргументами и фактами» в руках, а внутри…хи–хи–хи – ничего…

Нам было хорошо вместе с ним. Никто не падал с ног, настроение было отменным и в 21.30 мы пошли по домам. Тихо шел снег, но звуки голоса Вована Сидоровича далеко разносились по окрестностям поселка, и никого это не удивляло. Мир был прекрасен, и душа Вован Сидоровича сладко замирала в предвкушении – он физически явно представлял себе растерянное лицо своей половины без её главного фактора воспитания нарушителя бытия….

С утра погода не задалась. Мело, ветер выл, словно оплакивая кого–то. Я минут пятнадцать потратил на то, чтобы преодолеть подъезд собственного дома и еще тридцать на то, чтобы пройти 500 метров от дома до штаба. На построении в 08.00 Вован Сидоровича не было. Все приуныли, даже начштаба и комбриг как–то не обратили внимание на отсутствие нашего Геркулеса. Нас развели и мы развелись по кабинетам. Жизнь вошла в свою колею. В половину двенадцатого я сидел и писал какой–то конспект. Вдруг дверь открылась, но я услышал это только краем уха, так как был поглощен своей работой. И в кабинете наступила мертвая тишина. Я оглянулся.

В дверях стоял Вован Сидорович. Нос его был похож на раздавленную картошку синеглазку, левый глаз отливал дивным перламутром и самостоятельно открываться никак не желал. Правый глаз смотрел на мир, и на меня в том числе, с гневом и жалостью одновременно. Шапка не налезала на левое ухо, так как оно было синим и распухшим до невообразимого состояния как у синьора Робинзона в итальянском фильме. Губы напоминали губы дикаря с полинезийских островов и их шрамы не могла скрыть даже равно апостольская борода.

«Что с тобой, Владимир Сидорович, – спросил мой шеф участливо, – где это тебя так угораздило?»

«Константин Павлович, Вы понимаете, – прошамкал бедный Вован, с трудом снимая свой капелюх с лысины, – какая чертовщина получается. Я ведь все скалки купил в магазине, у всех соседей собрал их, идёмте покажу, а тут такое…», – Вован Сидорович повернулся и пошёл тяжелой шаркающей походкой к себе в закуток. Мы бросили свои дела и гурьбой двинулись за ним. Впереди шел шеф с лицом шерифа, поймавшего наконец Аль–Капоне. За ним шёл мой напарник по  живучести, а всю процессию замыкал я.

Мне стало как–то нехорошо. Предчувствия отягчали мою душу. На сердце скребли кошки и я чувствовал, что дивный натюрморт на челе нашего друга имеет непосредственное отношение ко мне. Глаза мои увлажнились. Вован Сидорович открыл свою конуру и включил там свет. На полках лежала груда скалок. Скалки были разные – и девственно чистые и уже многократно побывавшие в деле. Но их было много. Пальцем Вован Сидорович показал на них и опять обернулся к шефу.

«Палыч, Вы понимаете, ну какая женщина моя супруга, – в глазах и интонациях зазвучала медь и уважение к Ларисе Петровне, и мы невольно подтянулись, ощутив всю важность момента, – иду я, знаю наверняка, что скалок в радиусе пятисот метров нет и быть не может, душа поёт. Подхожу к двери, звоню. Ну, думаю, моя дорогая, отольются сейчас кошке мышкины слёзы. Звоню опять. Дверь не открывается. Стучу ногой, ибо захотелось кой–куда. Наконец дверь открылась и последнеё, что я увидел – это чугунная сковородка (подарок моей матери на день нашей с этой мегерой свадьбы) в её руках. Очнулся утром… Палыч, десять лет…, скалки…, ни разу не менялось…»

Дальше пошло невнятное и неразборчивое. Слёзы текли у Вован Сидоровича из глаз ручьём. Мы стояли над ним как над телом павшего друга. Нам было грустно, печально, и мы были злы на всю женскую породу – ведь это было предательством по отношению ко всему укладу жизни нашего доблестного товарища.

Я тихонько ретировался в наш кабинет и продолжил писание конспекта. Невесёлые мысли бродили у меня в голове. Вован Сидорович ещё долго плакался Палычу в жилетку о неустроенности бытия. Лариса Павловна, которая заступила в этот день на вахту, зашла к нам и пообещала устроить  мне  такую  же лекцию об аргументах и фактах, как и своей необъятной половине, если я продолжу обучать её мужа нехорошим вещам.

Вован Сидорович со мною начал здороваться только через два месяца…