Мистер Перкинс вскоре убедился, что слова его не подействовали, и до поры до времени махнул на Филипа рукой. Он дал ему в табеле уничтожающий отзыв. Когда табель пришел по почте и тётя Луиза спросила, хорошие ли в нём отметки, Филип весело ответил:
– Хуже некуда.
– Вот как? – откликнулся священник. – Надо бы взглянуть, что там написано.
– Стоит ли мне дальше оставаться в Теркенбэри? Лучше, пожалуй, я съезжу в Германию.
– Что это тебе пришло в голову? – спросила тётя Луиза.
– А разве это не отличная мысль?
Шарп уже бросил Королевскую школу и писал Филипу из Ганновера. Он зажил настоящей жизнью, и мысль об этом вносила ещё больше смятения в душу Филипа. Он чувствовал, что не вынесет ещё одного года взаперти.
– Но тогда ты не получишь стипендии.
– У меня все равно нет никаких шансов. Да мне и не особенно хочется поступать в Оксфорд.
– А как же ты станешь священником? – с огорчением воскликнула тётя Луиза.
– Я уже давно отказался от этой мысли.
Миссис Кэри испуганно на него взглянула, а потом, привычно взяв себя в руки, налила мужу ещё чашку чаю. Наступила тишина. Минуту спустя Филип увидел, как по её щекам медленно покатились слёзы. Сердце его сжалось при мысли, что он причинил ей боль. В узком чёрном платье, сшитом местной портнихой, с морщинистым личиком и усталыми выцветшими глазами, с седыми волосами, завитыми в легкомысленные кудряшки по моде её молодости, она казалась немножко курьёзной, но такой трогательной. Филип заметил это впервые.
Позже, когда священник со своим помощником удалились в кабинет, Филип обнял её за талию.
– Мне очень жалко, что я тебя огорчил, – сказал он ей. – Но зачем мне быть священником, если у меня к этому нет настоящего призвания?
– Я ужасно огорчена, Филип, – простонала она. – Я ведь так об этом мечтала. Надеялась, что ты будешь помощником дяди, а потом, когда придёт наш час – в конце концов не можем ведь мы жить вечно! – ты бы занял его место.
Филип задрожал при одной мысли об этом. Его охватил ужас. Сердце у него забилось, как птица, попавшая в силок. Тётя тихо плакала, положив к нему на плечо голову.
– Уговори дядю Уильяма позволить мне уйти из Теркенбэри. Если бы ты знала, как мне там опротивело!
Но священник из Блэкстебла не так-то легко менял свои планы; давно предполагалось, что Филип пробудет в Королевской школе до восемнадцати лет, а потом поступит в Оксфорд. Во всяком случае, дядя и слышать не хотел, чтобы Филип бросил школу немедленно, – ведь они не предупредили об этом директора заранее и, следовательно, всё равно придётся платить за будущий триместр.
– Значит, ты сообщишь, что я ухожу на Рождество? – спросил Филип к концу длинного и крайне неприятного разговора.
– Я напишу мистеру Перкинсу и посмотрю, что он ответит.
– Ах, хоть бы мне скорей исполнился двадцать один год. Ужасно, когда ты во всем от кого-то зависишь.
– Филип, нельзя так говорить с дядей, – мягко упрекнула его миссис Кэри.
– Но как же ты не понимаешь – ведь Перкинс захочет, чтобы я остался. Каждый ученик – это для них лишние деньги.
– Почему ты не хочешь поступать в Оксфорд?
– Зачем мне это надо, если я не собираюсь посвящать свою жизнь религии?
– Ты уже посвятил себя ей, – возразил священник.
– Речь идёт о том, что я не желаю становиться священником, – нетерпеливо ответил Филип.
– А кем же ты хочешь стать? – спросила миссис Кэри.
– Не знаю. Я еще не решил. Но кем бы я ни был, мне пригодятся иностранные языки. Провести год в Германии для меня куда полезнее, чем торчать в этой дыре.
Он не договорил, что, по его мнению, учение в Оксфорде было бы немногим лучше его школьной жизни. Ему так хотелось стать самостоятельным. И потом, в Оксфорде он непременно встретит кого-нибудь из школьных товарищей, а ему не терпелось расстаться с ними навсегда. Он чувствовал, что его школьная жизнь не удалась, и мечтал начать всё заново.
Его желание поехать в Германию случайно совпало с кое-какими новыми веяниями, проникшими даже в Блэкстебл. К доктору иногда приезжали друзья, а с ними приходили и вести из внешнего мира, да и дачники, проводившие август на море, порой высказывали свои собственные взгляды на жизнь. Священник прослышал, что некоторые люди больше не считают старомодную систему образования такой уж полезной, а новые языки приобретают значение, какого не имели в дни его молодости. Сам он не знал, что и думать; одного из его братьев отправили в Германию, когда он провалился на каких-то экзаменах, и тем самым, казалось, в семье уже был создан прецедент, но, поскольку брат его умер там от брюшного тифа, этот опыт явно следовало считать опасным. В результате бесконечных обсуждений было решено, что Филип вернётся в школу еще на один триместр, а потом оттуда уйдет. Филип был доволен таким решением. Но уже через несколько дней после возвращения в школу директор ему сказал:
– Я получил письмо от твоего дяди. Оказывается, ты хочешь ехать в Германию, и он спрашивает у меня, что я об этом думаю.
Филип был поражён. Он отчаянно разозлился на опекуна за то, что тот нарушил своё слово.
– Я считал это делом решённым, – сказал он.
– Как бы не так! Я написал, что твой уход был бы величайшей ошибкой.
Филип немедленно сел за стол и сочинил крайне резкое письмо дяде. Он не стеснялся в выражениях. Он был так зол, что долго не мог заснуть и рано утром проснулся в мрачном настроении. Он едва дождался ответа. Ответ пришёл через два или три дня. Это было кроткое, грустное письмо от тёти Луизы; по её словам, ему не следовало так писать дяде: он причинил ему большое горе. Он поступил жестоко и не по-христиански. Надо ему понять, что они стараются для его же блага; они куда старше его, и им виднее, что для него лучше. Филип сжал кулаки. Он часто слышал такие доводы, но не понимал, почему их надо принимать на веру; дядя и тётя не знают современных условий; почему они так уверены, что, раз они старше его, значит, и умнее?.. Письмо заканчивалось сообщением, что мистер Кэри взял обратно своё заявление об уходе племянника из школы.
Филип кипел негодованием до следующего вторника: во вторник и четверг после обеда их освобождали от уроков, потому что по субботам они вечером ходили в собор.
Филип задержался в классе позже других.
– Прошу вас, сэр, разрешите-мне после обеда поехать в Блэкстебл, – попросил он.
– Нет, – отрезал директор.
– Мне нужно поговорить с дядей по важному делу.
– Разве ты не слышал, что я сказал «нет»?
Филип не стал возражать. Он вышел из класса. Его душила ярость от перенесённого унижения – унизительной просьбы и не менее унизительного отказа. Он ненавидел директора. Филип приходил в бешенство от всякого проявления деспотизма, особенно когда человек даже не считал нужным объяснить причины совершенного им насилия. Он был слишком зол, чтобы обдумывать твои поступки; после обеда он пошёл знакомыми закоулками прямо на станцию и как раз поспел к поезду в Блэкстебл. Дядя и тётя были в гостиной.
Свежие комментарии