На смену осени пришла зима. Филип оставил свой адрес дядиной экономке миссис Фостер, чтобы она могла с ним снестись, но на всякий случай каждую неделю ходил в больницу справляться, нет ли ему письма. Однажды вечером ему подали конверт, надписанный почерком, которого он уже надеялся никогда больше не видеть. Он почувствовал смятение и не сразу заставил себя взять письмо. Слишком много оно пробудило ненавистных воспоминаний. Наконец, досадуя на самого себя, он вскрыл письмо и прочел:
"Уильям-стрит 7, Фицрой-сквер.
Дорогой Фил!
Нельзя ли мне срочно увидеть тебя хоть на минутку? У меня ужасная неприятность, и я не знаю, что делать. Не беспокойся, это – не деньги.
Преданная тебе, Милдред".
Он разорвал письмо и, выйдя на тёмную улицу, выбросил клочки.
– Ну её к черту, – пробормотал он сквозь зубы.
Его душило омерзение при одной мысли о том, что он её может снова увидеть. Какое ему дело, что с ней стряслось, – так ей и надо, что бы это ни было; он вспоминал о ней с ненавистью, а любовь, которую он к ней прежде питал, лишь усиливала его отвращение. Ему стало тошно от своих воспоминаний, и, проходя по мосту через Темзу, он инстинктивно сжался, точно хотел отстраниться от всякой мысли о Милдред. Но, улегшись в постель, Филип не мог заснуть: он гадал, что с ней случилось, и не в силах был отделаться от страха, что она больна и голодает; она бы ни за что ему не написала, если бы не попала в отчаянное положение. Он сердился на свою слабость, но уже знал, что не успокоится, пока её не увидит. На следующее утро он написал ей открытку и опустил в ящик по дороге на работу. Он старался писать как можно суше; выразив сожаление, что у нее неприятности, он обещал Милдред зайти вечером, около семи часов, по указанному ею адресу.
Филип разыскал убогую улицу и ветхое жилище; волнуясь, он позвонил и спросил, дома ли Милдред, – у него вдруг блеснула глупая надежда, что она куда-нибудь уехала. В таком доме, как этот, люди подолгу не заживаются. Он не догадался посмотреть штемпель на конверте и не знал, сколько дней ее письмо пролежало в больнице. Открывшая ему дверь женщина, не отвечая на вопрос, провела его по коридору и постучалась в одну из дверей.
– Миссис Миллер, – крикнула она, – к вам пришел какой-то мужчина.
Дверь приоткрылась, и оттуда опасливо выглянула Милдред.
– Ах, это ты, – сказала она. – Входи.
Он вошёл, и она затворила за ним дверь. Филип очутился в крохотной спальне, где, как всегда у Милдред, царил беспорядок. Посреди комнаты были брошены грязные туфли; на комоде валялась шляпка, а рядом с ней – накладные локоны; на столе лежала блузка. Филип поискал глазами, куда бы ему положить шляпу. Крючки на двери были увешаны платьями – он заметил, что все подолы зашлепаны грязью.
– Садись, – сказала она. Потом неловко усмехнулась. – Наверно, ты удивился, когда получил моё письмо.
– Ты ужасно охрипла, – сказал он. – У тебя болит горло?
– Да, уже давно.
Филип замолчал. Он ждал, чтобы она объяснила, зачем ей нужно было его видеть. Вид её комнаты, ясно говорил, что она вернулась к той жизни, от которой он её когда-то избавил. Интересно, что сталось с ребенком; на камине стояла фотография девочки, но в комнате не было ни её, ни ее вещей. Милдред мяла носовой платок; она скатала его в шарик и перекидывала из руки в руку. Он видел, как она нервничает. Она уставилась на огонь в камине, и он мог наблюдать за Милдред, не встречаясь с ней взглядом. Она заметно похудела; пожелтевшая и высохшая кожа туго обтягивала скулы. То, что она покрасила волосы в соломенный цвет, сильно её изменило, придав ей вульгарный вид.
– Откровенно говоря, я обрадовалась, получив твою открытку, – сказала она наконец. – А я-то уж думала, что тебя больше нет в больнице.
Филип по-прежнему молчал.
– Наверно, ты теперь уже врач?
– Нет.
– Почему нет?
– Я давно не учусь. Вот уже полтора года, как мне пришлось бросить учение.
– Какой непостоянный. Видно, ничем не можешь заняться всерьёз.
Филип немного помолчал, а потом сухо объяснил:
– Я потерял то немногое, что у меня было, в неудачной спекуляции, и у меня не хватило денег доучиться. Приходится зарабатывать на жизнь.
– А что ты делаешь?
– Служу в магазине.
– А-а!
Милдред кинула на него взгляд и сразу же отвела глаза. Ему показалось, что она покраснела. Она нервно терла ладони носовым платком.
– А ты еще не забыл, как лечат? – Она как-то странно выговаривала слова.
– Не совсем.
– Ведь я ради этого и хотела тебя повидать. – Голос её упал до хриплого шепота. – Не знаю, что со мной происходит.
– Отчего ты не пойдешь в больницу?
– Не хочу, чтобы на меня глазели студенты, да и боюсь, что меня оттуда не выпустят.
– На что ты жалуешься? – холодно задал Филип стереотипный вопрос, который он так часто слышал в амбулатории.
– Понимаешь, у меня какая-то сыпь, и я никак не могу от нее избавиться.
В сердце у него шевельнулся ужас. На лбу выступил пот.
– Дай-ка я посмотрю твое горло.
Он подвел ее к окну и бегло осмотрел. Внезапно он поймал её взгляд. В нем он прочел панический страх. На это было невыносимо смотреть. Она была перепугана насмерть. Ей хотелось, чтобы он ее успокоил; она глядела на него с мольбой, не смея просить утешения, но всей душой надеясь услышать, что страхи её напрасны, а он ничем не мог ее порадовать.
– Боюсь, ты и в самом деле очень больна, – сказал он.
– А что у меня, по-твоему?
Когда он сказал, она смертельно побледнела, а губы стали желтыми; она заплакала – сперва беззвучно, а потом задыхаясь от рыданий.
– Мне ужасно жалко, – вымолвил он наконец. – Но я должен был тебе сказать.
– Проще всего надеть петлю на шею, и дело с концом.
Он не обратил внимания на эту угрозу.
– Есть у тебя деньги? – спросил он.
– Шесть или семь фунтов.
– Понимаешь, тебе надо отказаться от этой жизни. Разве ты не можешь найти какую-нибудь работу? Боюсь, что я тебе мало чем сумею помочь: я ведь получаю всего двенадцать шиллингов в неделю.
– А где же я могу теперь работать? – с раздражением закричала она.
– Поищи, черт возьми, надо же хоть попробовать!
Он очень серьёзно объяснил ей опасность, которой она подвергает себя и других; она его враждебно выслушала. Он попытался её утешить. В конце концов она нехотя обещала последовать его советам. Филип выписал рецепт, сказал, что закажет лекарство в ближайшей аптеке, и растолковал ей, что принимать его необходимо с величайшей аккуратностью. Поднявшись, он протянул ей руку.
– Не падай духом, горло у тебя скоро пройдёт.
Но, когда он уже собирался переступить порог, лицо её вдруг исказилось от страха, и она схватила его за рукав.
– Не оставляй меня! – произнесла она хрипло. – Я так боюсь, побудь со мной хоть немножко. Прошу тебя, Фил. У меня никого нет, кроме тебя, ты был моим единственным другом.
Он почувствовал, каким ужасом объято её сердце, – такой же ужас он читал в глазах дяди, когда тот думал о смерти. Филип опустил голову. Дважды эта женщина вторгалась в его жизнь и делала его несчастным; у него не было по отношению к ней никаких обязательств; а всё-таки, неизвестно почему, в глубине души он испытывал сейчас непонятную боль; это была та самая боль, которая лишила его покоя, когда он получил её письмо, и не покинула его, пока он не пришел на её зов.
«Наверно, я так никогда и не избавлюсь от этого чувства», – сказал он себе.
И в то же время его удивляло, что сама она, её близость вызывает в нем какое-то физическое отвращение.
– Чего ты от меня хочешь? – спросил он.
– Давай сходим поужинаем. Платить буду я.
Филип колебался. Он чувствовал, что она вот-вот снова вползет в его жизнь, а он ведь решил, что навсегда с ней расстался. Милдред следила за ним с тоской и тревогой.
– Я знаю, что обошлась с тобой по-хамски, но не бросай меня одну. Можешь радоваться, я получила по заслугам. Но, если ты меня сейчас оставишь, я не знаю, что над собой сделаю.
– Ладно, пойдём, – сказал он, – но придётся выбрать место подешевле, я теперь не могу сорить деньгами.
Она села и зашнуровала ботинки, потом сменила юбку и надела шляпу; они вышли из дома и выбрали подходящий ресторан на Тоттенхэм-Корт-роуд. Филип отвык есть в эти часы, а у Милдред так болело горло, что она с трудом могла проглотить кусок. Они заказали холодной ветчины, и Филип выпил кружку пива. Они сидели друг против друга, совсем как прежде, – интересно, помнит ли она об этом, – но сказать им было друг другу нечего; так бы они и молчали, если бы Филип не заставлял себя разговаривать. В ярком свете огней ресторана и блеске дешёвых зеркал, бесконечно повторяющих друг друга, она выглядела старой и замученной. Филипу хотелось спросить о ребёнке, но у него не хватало духа. Наконец она сказала сама:
– Знаешь, девочка прошлым летом умерла.
– А-а!
– Ты бы мог, по крайней мере, сказать, что тебе её жалко.
– Мне ее не жалко, – ответил он. – Я за неё рад.
Она взглянула на него и, поняв, что он имеет в виду, отвела глаза.
– А ты ведь одно время ужасно к ней привязался. Меня даже смешило, что ты мог так обожать чужого ребенка.
Пообедав, они зашли в аптеку за лекарством, которое прописал Филип, и, вернувшись в её убогую комнатушку, он заставил Милдред его принять. Потом они посидели ещё, пока Филипу не надо было возвращаться в общежитие. Он умирал от скуки.
Филип стал навещать её каждый день. Она принимала лекарство и выполняла его предписания; вскоре результаты стали так заметны, что она прониклась величайшей верой в его искусство. По мере того как она поправлялась, к ней возвращалось хорошее настроение. Она становилась разговорчивее.
– Как только найду работу, всё будет в порядке, – говорила она. – Я получила урок и теперь его не забуду. Теперь-то уж меня в разгул силком не затянешь.
Филип каждый раз спрашивал, нашла ли она работу. Милдред просила его не беспокоиться – найдёт что-нибудь, как только захочет, свет клином не сошёлся; но пока что ей лучше отдохнуть недельку-другую. Против этого трудно было возразить, но прошла неделя, потом другая, и он стал настойчивее. Милдред над ним посмеивалась – теперь она стала куда веселее
– и говорила, что он старый воркотун. Она рассказывала ему длинные истории о своих переговорах с хозяйками – она рассчитывала найти работу в какой-нибудь харчевне, – подробно излагая их вопросы и свои ответы. Пока ещё ничего определённого не подвернулось, но она уверена, что договорится к началу будущей недели; торопиться некуда, а хвататься за первое попавшееся место было бы ошибкой.
– Глупости, – отвечал он с нетерпением. – Ты должна взять любую работу. Я же не могу тебе помогать, а на свои деньги ты долго не протянешь.
– Ну, я их ещё не прожила, можешь не беспокоиться.
Он пристально на неё поглядел. С тех пор как он пришёл к ней в первый раз, прошло уже три недели, а тогда у неё не было и семи фунтов. Его охватила тревога. Он припомнил некоторые фразы, которые она обронила. И все понял. Теперь он сомневался, пыталась ли она вообще найти работу. Наверное, она всё это время ему лгала. Не может быть, чтобы она до сих пор не истратила своих денег.
– Сколько ты платишь за комнату?
– Ах, у меня такая симпатичная хозяйка, не то что некоторые: готова ждать сколько угодно, пока я смогу расплатиться.
Он молчал. То, что он подозревал, было так чудовищно, что он и сам не верил своим подозрениям. Бесполезно её спрашивать, она всё равно отопрётся; если он хочет знать правду, надо всё выяснить самому. Он уходил от нее каждый вечер около восьми и, когда пробили часы, поднялся, как обычно. Но, вместо того чтобы вернуться в общежитие, он остановился на углу Фицрой-сквер, откуда мог видеть каждого, кто пройдёт по Уильям-стрит. Ему показалось, что он прождал целую вечность, и он уже хотел уйти, решив, что его подозрения напрасны, но вот дверь дома номер семь отворилась и вышла Милдред. Он отступил в темноту и стал за ней наблюдать. На ней была шляпа с пучком перьев, которую он видел у неё в комнате; он узнал и платье
– оно было слишком крикливым для улицы и совсем не по сезону. Филип медленно пошёл за ней; она дошла до Тоттенхэм-Корт-роуд и замедлила шаг; на углу Оксфорд-стрит она остановилась, огляделась и пересекла улицу, направляясь к одному из мюзик-холлов. Филип подошёл к ней и тронул её за локоть. Он увидел, что щёки и губы её накрашены.
– Куда ты идешь, Милдред?
Услышав его голос, она вздрогнула и покраснела, как всегда, когда её уличали во лжи; потом в глазах её загорелся знакомый злой огонек. Она подсознательно искала защиты в ругани, но так и не произнесла слов, которые готовы были сорваться у неё с языка.
– Да я только хотела сходить в театр. Совсем закиснешь, если будешь сидеть каждый вечер одна.
Он и не пытался сделать вид, будто ей верит.
– Не смей! Господи Боже мой, ведь я же тебе сто раз говорил, как это опасно! Ты должна немедленно это прекратить.
– Заткни свое хайло! – закричала она грубо. – А как, по-твоему, мне жить?
Он схватил ее за руку и, не отдавая себе отчёта в том, что делает, потащил за собой.
– Ради Бога, пойдём! Я отведу тебя домой. Ты не понимаешь, что ты делаешь. Ведь это же преступление!
– Плевать! Мужчины мне столько в жизни гадили, пусть теперь сами о себе думают.
Она оттолкнула его и, подойдя к кассе, протянула деньги. В кармане у Филипа было всего три пенса. Он не мог пойти за ней. Отвернувшись, он медленно зашагал прочь.
– Что я могу поделать? – сказал он себе.
Это был конец. Больше он её не видел.
Свежие комментарии