Жизнь замечательных людей. Достоевский.

 

 

  [more=]

 

 

Фёдор Михайлович Достоевский

Великий русский писатель и мыслитель.

Годы жизни: 1821 – 1881 (был приговорён к смертной казни, прошёл через каторгу)

Национальность: Русский

Труды: «Преступление и наказание», «Братья Карамазовы», «Бесы», «Еврейский вопрос»

Цитаты:

«Хозяин России есть один лишь Русский, так есть и всегда должно быть»,

«Если кто погубит Россию, то это будут не коммунисты, не анархисты, а проклятые либералы»,

«Мерило народа не то, каков он есть, а то, что он считает прекрасным и истинным»,

«Для настоящего русского Европа и удел всего великого арийского племени так же дороги, как и сама Россия, как и удел своей родной земли»,

«Неужели и тут не дадут и не позволят русскому организму развиться национально, своей органической силой, а непременно безлично, лакейски подражая Европе?»,

 

 

 О родословной Достоевского
10.12.2010

Родословные русских писателей настолько причудливы, что основной целью их существования кажется подтверждение тезиса Достоевского о «всемирности» русского человека. И остается только сожалеть, что родословные писателей мало известны их читателям.

Разумеется, эфиопское происхождение Александра Сергеевича, первого русского африканца, известно всем. Но кому известно, например, что закадычный приятель Пушкина, поэт Петр Андреевич Вяземский, автор бессмертных строк «Жизнь наша в старости — изношенный халат: и совестно носить его и жаль оставить…», кому известно, что Вяземский — наполовину ирландец? Что матерью его была прелестная Дженни О’Рейли? Вот откуда рыжие кудри князя и его упреки в адрес английского произношения Пушкина. А что Гоголь — Гоголь-Яновский? Вот они, Яновские, лежат на древнем украинском кладбище, с гербом писателя над кудрявыми польскими эпитафиями. А Лермонтов, считавший себя потомком испанского математика Лермы, а на деле — прямой потомок шотландского барда XIII века Тома-Рифмоплета, стихи которого имели неприятную способность сбываться? У нашего «шотландца» Михаила Юрьевича тоже получалось пророчить. Помните: «Настанет год, России черный год…» А волоокий сын пленной турчанки Жуковский? А немец Блок? А татарин Куприн? А Грин? А Короленко? Не говоря уже про Анну Ахматову, Бориса Пастернака, Владислава Ходасевича, про родственника двух великих грузинских поэтов Булата Окуджаву, наконец… Даже описавшая XX век нашей литературы Ирина Одоевцева оказывается Ираидой фон Гейнике, дочерью шведа. Да и ее супруг-поэт с более чем русской фамилией Георгий Иванов был наполовину голландцем…
Но все же самой потрясающей родословной среди русских писателей (как и следовало, наверно, ожидать) обладал сам автор идеи о всемирности русского человека – Федор Михайлович Достоевский.
Первый удивительный факт родословной Достоевского открылся мне случайно. Белорусский писатель Владислав Короткевич, известный более всего жутковатым историческим детективом «Дикая охота короля Стаха», упоминает мимоходом «женщину с неприятным лицом» Достоевскую, обезглавленную в XVII веке за то, что она убила мужа и «чуть не добралась до пасынка». Представлять писателя, сотворившего столько жертв, преступников и преступлений, отца «Кроткой», Раскольникова, Настасьи Филипповны и в каком-то смысле отца отечественного детектива — потомком знаменитой убийцы было необычайно соблазнительно. А сама пани рисовалась воображению некой белорусской графиней Баторий. Действительность оказалась менее захватывающей. Пани Марианна, в замужестве Карлович, действительно спланировала двойное убийство, но она не являлась прародительницей Федора Михайловича, а всего лишь дальней родственницей. Зато другие обнаруженные благодаря «готической» истории подробности родословной оказались куда удивительнее.
Начать следует с факта, который должен произвести неизгладимое впечатление на российского читателя, исповедующего ислам. Федор Михайлович Достоевский, самый неравнодушный к религии писатель, — прямой потомок пророка Мухаммеда. Любопытно, что в некоторых течениях потомки пророка считаются обладателями наследственной прямой связи с высшими сферами. То есть, если не совсем святыми, то во всяком случае — Богом отмеченными людьми. (Жизнь Федора Михайловича подтверждает данную концепцию.) Но с арабов все только начиналось.
Предком писателя был и татарский князь Арслан-Челеби-Мурза, перешедший на русскую службу в самом конце XIV века. Так что Достоевские, как и Аксаковы, и Тургеневы, и Карамзины, и многие другие, могли считать себя до некоторой степени татарами. Но до Достоевских и от татарского князя еще очень далеко. Сын Арслана носил прозвище Широкий Рот, поэтому его потомки, русские бояре, получили фамилию Иртищевы, потом — Ртищевы и спокойно жили и служили под этими фамилиями до момента, когда боярин Даниил Ртищев получил от князя Федора Ярославича, княжившего на белорусских землях (тогда они назывались Литвою), жалованную грамоту на имение Достоево. Так они и стали Достоевскими. Но еще внук Даниила Федор носил обе фамилии. Этого Федора угораздило стать «уполномоченным приятелем», т.е. секретарем, адвокатом и правой рукой при беглом князе Андрее Курбском.
Князь Курбский состоял в Избранной Раде, был близким другом и сподвижником царя Ивана Грозного, что не могло продолжаться долго и кончиться хорошо. Курбский бежал в Литву, только что ставшую частью польского государства, поступил на службу к польскому королю и вступил в блестящую переписку с царем Иваном Васильевичем, в которой принимал посильное участие образованный секретарь Ртищев.
Вскоре Федор Ртищев-Достоевский вместе с покровителем перебрался на Западную Украину. Там Достоевские уже в качестве не белорусской, а украинской шляхты и провели несколько последующих веков. Провели бурно, и не одна пани Достоевская тому виной. Солдаты, иеромонахи, епископы, маршалки, старосты, хорунжие, урядники, сутяги, управляющие монастырями — все они упоенно судились, воевали, скандалили, дрались, громили соседей, заседали в сеймах. Но, кажется, более всего их занимали религиозно-национальные метания.
Напряженное общение с Богом, своеобразное восприятие православия и места России в мире, свойственные Федору Михайловичу, начинают восприниматься по-другому, когда узнаешь, что его ближайшие предки несколько веков мариновались на Западной Украине. А Западная Украина — это единственное, кажется, месте в Европе, где люди убеждены, что Уния — не союз католичества и православия, а отдельная религия избранных, и где любой разговор на духовную тему имеет накал средневекового диспута о вере. Прадеды Достоевского, видимо, уже сами точно не знали — кому молиться и кем себя считать. Униатами? Католиками? Православными? Русскими, белорусами, украинцами, поляками? Эти вопросы они и принялись выяснять со страстью, предвещающей искания писателя. Переходы Достоевских из одного стана в другой — всякий раз искренние, всякий раз со спорами до хрипоты, отказом от родства и лишением наследства — заполняют собой все время до того момента, когда отец писателя, также разругавшись (насмерть) с писательским дедом (униатом и поляком), сбежал в Россию.

 

 

 

 

Здесь мы уже вплотную подошли к самому Федору Михайловичу и его отцу, что выходит за пределы родословной и принадлежит, скорее, биографии. Потому, помимо перечисленного, добавим лишь незначительные родовые подробности, также имеющие значение для понимания положения Достоевского как человека и как писателя.
Федор Михайлович был чужим среди своих. Во время войны 1812 года с Наполеоном все жалованные грамоты Достоевских сгорели. Вскоре как не имеющих на руках достаточных подтверждающих документов их исключили из «Бархатной книги» — списка наиболее знатных и древних фамилий, потомков даже не дворян, а бояр и удельных князей. Достоевским оставили простое служилое дворянство, так как отец гения к моменту исчезновения бумажек был уже человеком с образованием и кое-каким чином, что трудно было отрицать даже имперской бюрократии. Состязание семьи с государственной машиной определенно отразилось на мировосприятии писателя. Разница же между боярством из «Бархатной книги» и дворянством, происхождением от царских слуг — становится понятной, когда узнаешь, что потомок боярина Радши Александр Пушкин называл чернью именно дворян, а лорда Байрона — «боярином Георгием». Хотя, останься фамилия в списке Гедиминовичей и Ольгердовичей, — он бы охотно принимался светом, а то и двором. (Как принимался совершенно нищий, иногда сутками голодавший Рюрикович Владимир Федорович Одоевский.) Своим мучительным происхождением, своим сомнительным дворянством (более древним и благородным, чем у любого министра двора) Достоевский любил наделять своих любимых персонажей. Вспомните, не только захудалый князь Мышкин, но и Настасья Филипповна, последняя княжна Барашкова, принадлежат к числу подобных отщепенцев.

Прочитав все это — разве не согласишься, что изучение родословной писателя иногда бывает полезным для понимания некоторых нюансов его творчества? И что только человек, имеющий в своем происхождении пять национальностей, четыре вероисповедания и три фамилии, расколотый на все эти составляющие — мог ощущать себя спокойным и единым именно как русский человек и русский писатель? Русский писатель Достоевский.

Юлия ЛОМОВА

 

www.roskultura.ru%2Fmosaic%2Fitem8741%2F" target="_blank">http://www.roskultura.ru/mosaic/item8741/

 

 

 

  По данным исследования Н. П. Чулкова, предков Достоевских следует искать среди татарских мурз Золотой Орды. Около 1389 года родоначальник ветви, идущей к Достоевским, мурза Аслан­ Челеби переселяется на территорию Московского государства. Великий князь московский жалует ему Кременск. В последующие годы одна из ветвей потомства Аслана­ Челеби получает фамилию Иртищей. Некоторые из Иртищей эмигрируют в Литву, в район Пинского полесья. В 1506 году Данила Иванович Иртищ получает во владение часть села Достоева, за его потомками упрочивается фамилия Достоевских: «А дали есмо тому нашему боярину тое именье со всем с тым, што из старины к тем дворищом прислухало, с землями пашными и з бортными, и з их ловы, и з реками, и з лугами, и з сеножатьми, и з езы, и з озеры и со всих тых земель входы…».

Восток не только в корнях писателя — он нашел свое воплощение в его творчестве. Пять лет после каторги провел на земле Казахстана гений русской литературы, познавая нравы и обычаи другого народа, находя новых друзей среди местного населения. В Семипалатинске он вернулся к главному делу своей жизни — писательскому труду. Им были написаны повести «Дядюшкин сон», «Село Степанчиково и его обитатели». Незадолго до отправки из Омска в Семипалатинск Достоевский в письме к брату обращается с просьбой прислать ему Коран. Благодаря мусульманскому окружению и посредством Корана писатель прикоснулся к духовному миру мусульман.
В Семипалатинске в доме Ивановых Достоевский впервые встречается с Чоканом Валихановым. Молодой человек, внук последнего хана Средней Орды и правнук хана Аблая, пришелся по сердцу писателю. Неслучайно в своих письмах Достоевский обращается к нему, называя «добрейшим другом»: «…Я вам объявляю без церемонии, что я в вас влюбился. Я никогда и ни к кому, даже не исключая родного брата, не чувствовал такого влечения, как к вам». Дружеские отношения Достоевского с молодым ученым имели продолжение в Петербурге, в последующие годы они обменивались только письмами. В записной книжке писателя от 1861 года казахский ученый записан вторым в перечне из семи человек, которым надо написать. Вспоминая о своем казахском друге, Ф. М. Достоевский в «Дневнике писателя» сделает запись: «Мы первые объявим миру, что не через подавление личностей иноплеменных нам национальностей хотим мы достигнуть собственного преуспеяния, а, напротив, видим его лишь в свободнейшем и самостоятельнейшем развитии всех наций и в братском единстве с ними, восполняясь одна другою, прививая к себе их органические особенности и уделяя им от себя ветки для прививки, сообщаясь с ними душой и духом, учась у них и уча их, и так до тех, когда человечество, восполнясь мировым общением народов до всеобщего единства, как великое и великолепное древо, осенит собой счастливую землю!»
Перечитайте «Записки из Мертвого дома», «Двойник», «Преступление и наказание». Насколько важным оказалось для русского писателя осмысление духовного опыта Пророка Мухаммада, насколько эти наблюдения не утратили своей актуальности и в наши дни. «Иса — Божий человек! Иса хорошие слова говорил! Ведь то же самое и в нашей Книге, в Коране, написано», — говорит дагестанец Али, встречу с которым Достоевский описал в «Записках из Мертвого дома».

«…Опишу вкратце состав всей нашей казармы. В ней приходилось мне жить много лет, и это все были мои будущие сожители и товарищи. Понятно, что я вглядывался в них с жадным любопытством. Слева от моего места на нарах помещалась кучка кавказских горцев, присланных большею частию за грабежи и на разные сроки. Их было: два лезгинца, один чеченец и трое дагестанских татар <…>. Чеченец был мрачное и угрюмое существо; почти ни с кем не говорил и постоянно смотрел вокруг себя с ненавистью, исподлобья и с отравленной, злобно­насмешливой улыбкой. Один из лезгинов был уже старик, с длинным, тонким, горбатым носом, отъявленный разбойник с виду. Зато другой, Нурра, произвел на меня с первого же дня самое отрадное, самое милое впечатление. Это был человек еще нестарый, росту невысокого, сложенный, как Геркулес, совершенный блондин с светло­голубыми глазами, курносый, с лицом чухонки и с кривыми ногами от постоянной прежней езды верхом. Все тело его было изрублено, изранено штыками и пулями. На Кавказе он был мирной, но постоянно уезжал потихоньку к немирным горцам и оттуда вместе с ними делал набеги на русских. В каторге его все любили. Он был всегда весел, приветлив ко всем, работал безропотно, спокоен и ясен, хотя часто с негодованием смотрел на гадость и грязь арестантской жизни и возмущался до ярости всяким воровством, мошенничеством, пьянством и вообще всем, что было нечестно; но ссор не затевал и только отворачивался с негодованием. Сам он во все продолжение своей каторги не украл ничего, не сделал ни одного дурного поступка. Был он чрезвычайно богомолен. Молитвы исполнял он свято; в посты перед магометанскими праздниками постился как фанатик и целые ночи выстаивал на молитве. Его все любили и в честность его верили. “Нурра — лев”, — говорили арестанты; так за ним и осталось название льва. Он совершенно был уверен, что по окончании определенного срока в каторге его воротят домой на Кавказ, и жил только этой надеждой. Мне кажется, он бы умер, если бы ее лишился. В первый же мой день в остроге я резко заметил его. Нельзя было не заметить его доброго, симпатизирующего лица среди злых, угрюмых и насмешливых лиц остальных каторжных. В первые полчаса, как я пришел в каторгу, он, проходя мимо меня, потрепал по плечу, добродушно смеясь мне в глаза. Я не мог сначала понять, что это означало. Говорил же он по­русски очень плохо. Вскоре после того он опять подошел ко мне и опять, улыбаясь, дружески ударил меня по плечу. Потом опять и опять, и так продолжалось три дня. Это означало с его стороны, как догадался я и узнал потом, что ему жаль меня, что он чувствует, как мне тяжело знакомиться с острогом, хочет показать мне свою дружбу, ободрить меня и уверить в своем покровительстве. Добрый и наивный Нурра!»

 

Ф. М. Достоевский «Записки из Мертвого дома».

 

 

 

 

 

http://www.liveinternet.ru/users/smart50/post272265281/